День был странным с самого утра.
Проснувшись, Марго долго тихонько лежала, прислушиваясь к ровному дыханию лежащего рядом кота, пока тот, не открывая глаз, совершенно не сонным голосом не объявил:
- И тебя с добрым утром.
Кошка мгновенно залилась краской, натягивая на себя одеяло. Мужчина повернулся набок, по-хозяйски положив руку на девушку, та затихла и сжалась в комочек, напряженно сопя.
Кто-то другой, наверное, мог бы понять все эти телодвижения превратно, но только не Моррис. Было время, когда и его приводила в замешательство крайне странная манера Риты выражать свои эмоции, но пожив в доме Роу, он уже этому не удивлялся, и просто доверился инстинктам. И звериные, и толновские чувства успокаивающе твердили, что девушка его не боится, в каком бы виде он не был, а излишняя стеснительность... пожалуй, стоило воспринимать ее как комплимент. В конце концов, кому еще, кроме сестры, были так небезразличны его чувства, чтобы настолько серьезно из-за них переживать? Конечно, мириться с тем, что Марго так себя терзает, Моррис не собирался, но и начинать день с "разбора полетов" ему тоже не очень-то хотелось. Рита почесала его за ушком, но как-то не слишком уверенно. Кот громко, совсем по-волчьи фыркнул, на всякий случай решил уточнить своим самым галантным тоном:
- На случай, если ты хочешь спросить... то да, я действительно имел в виду то, что сказал ночью. И у меня нет ни малейшего намерения брать свои слова обратно. - он запрокинул голову, глядя на девушку. Та покраснела еще пуще, некоторое время собиралась с ответом, а потом очень буднично заметила:
- Мне на работу пора. - и покосившись на будильник, неохотно добавила, - полчаса назад. Я к открытию опоздаю.
- Эй, скрипач, - голос дирижера был вроде бы и не особо громким, но обладал каким-то особенным тембром, легко перекрывающим какофонию настраивающегося перед репетицией оркестра. Было время, когда обращение казалось Моррису несколько, мягко говоря, неуважительным, но со временем он заметил, что среди неизменных "блондинов" и "брюнетов" обращение к нему кажется еще весьма уважительным. Да и язвил в его сторону маэстро Сальваторе хоть и не меньше, чем по отношению к остальным музыкантам, но как-то... беззлобнее, что ли. По крайней мере, бездарностью Морриса, в отличие от остальных бедолаг, работающих в театре, никто не называл.
Характер у маэстро, конечно, был неуживчивый. Порой удивительным казалось, как кто-то вообще соглашается с ним работать. Но лучшего дирижера Моррис не встречал. Под его рукой оркестр из разношерстной толпы музыкантов превращался в единое существо, дышащее и двигающееся в едином ритме. Моррис когда-то был очень талантливым музыкантом, но сейчас чувствовал, как с каждым выступлением, с каждой репетицией растет в духовном и творческом плане, словно уравновешивая то, как развивается его вторая сущность. Видимо, то же самое чувствовали и остальные, поскольку несмотря на тяжелый нрав маэстро, вступать с ним в конфликт никто не решался, и покидать театр тоже не спешил. Невероятно, но в забытом богами театре рождался, пожалуй, в скором будущем лучший в Фаресе живой оркестр.
Кот обернулся, опустив смычок. Сальваторе оказался неожиданно близко, и как всегда, от него шел тяжелый, тревожащий чуткое обоняние оборотня, запах. Моррису трудно было его разобрать, но каждый раз, вдыхая его, кот чувствовал давящую тяжесть. Так пахнет в по-настоящему старинных зданиях, скорее даже в руинах, где от прежних времен не осталось даже пыли, лишь смутные очертания былых форм и предназначений. К этому примешивался едва уловимый цветочный аромат, от которого Морриса по непонятной причине с души воротило и хотелось подвывать на луну.
С давних времен, когда Моррис совсем еще молодым парнем учился у маэстро премудростям игры на скрипке, тот ничуть не изменился ни внешне, ни по характеру. Разве что сам Моррис в его глазах по неведомой причине перешел из разряда "блондинов" в "скрипачи". Своего рода повышение, можно сказать.
- Ты же у нас по искусству, - Сальваторе смотрел на Морриса со странным выражением лица, будто ожидал от скрипача какой-то определенной реакции на свои слова. - Я думал, ты сегодня прогуляешь репетицию, чтобы попасть на выставку. - Не обнаружив в лице кота того, чего искал, маэстро разочарованно отвернулся, пряча лицо за воротом плаща. - Весь город говорит, что в этом году приехала знаменитая слепая художница... как там ее... Момоко? Открытие галереи должны снимать, я думал, твоя подружка сможет тебя провести на первый показ?
В этом году ежегодная выставка обещала быть успешной, но в первый день на ней никого не было, кроме самих художников, их спонсоров да репортеров. Изида чувствовала себя в этом обществе как рыба в воде, Марго же было невыносимо слушать все это щебетание. Оставив съемку фуршета на откуп своим более предприимчивым коллегам, Рита решила прогуляться по пустующим выставочным залам. "Искусство" варилось там, в разговорах, сплетнях и интригах, картины же, казалось, вовсе никого не интересовали. Миновав пару залов, Марго задержалась, едва не пройдя мимо очередной картины. Она в принципе не особо ценила абстрактное искусство, но это полотно чем-то зацепило ее взгляд. Девушка остановилась, какое-то время недоверчиво и хмуро разглядывая картину. Размытые полосы и пятна складывались в единое целое, даже не в рисунок, а скорее в ощущение, похожее на приступ синестезии. Нет, с имплантом все было в порядке, просто художник лишь только кистью каким-то образом смог передать то, что Марго ощущала, когда органы чувств сливались воедино: любой мог услышать, обонять, ощутить эту картину, просто глядя на нее. Марго чуть отступила назад, не веря до конца своим глазам - но нет, в картине не было ничего особенного. Просто полосы и пятна. И вместе с тем - нечто большее.
- Нравится? - раздалось за плечом. Рита осторожно кивнула, бросив взгляд назад. Женщина, каким-то образом сумевшая подобраться к ней так бесшумно, сделала пару шагов вперед, остановившись рядом с Марго. Она была одета очень просто, в свободную блузку и короткие штаны, но даже в этом ухитрялась выглядеть элегантно. Ее лицо закрывала длинная челка, оставляя открытой только нижнюю половину, украшенную сейчас мягкой усмешкой.
- Это вы рисовали? - вежливо поинтересовалась Марго, нервно принюхиваясь. Что-то в облике и поведении женщины ее настораживало, но что именно, она понять не могла. То ли эта спокойная усмешка, то ли то, что женщина прячет руки за спиной, то ли сам факт, что сейчас они совсем наедине, хотя, казалось бы, чего в этом особенного? От женщины пахло перьями, и это отчего-то тревожило Риту еще сильнее.
- Да, - женщина кивнула, склонив голову набок. - Наверное, стоило бы сказать, как это принято, что "я так вижу", но боюсь, это было бы преувеличением.
- О, так значит, это вы... - начала было Марго и осеклась.
- "Знаменитая слепая художница"? - женщина снова усмехнулась, на этот раз невесело. - Должно быть, я. Но мне думается, я не так знаменита, как хотелось бы, и вижу куда больше многих.
- Я понимаю, - Рита кивнула, снова переведя взгляд на картину. - Это очень... - она замялась, подбирая нужное слово, - по-настоящему.
- Ты не совсем обычная, - в голосе женщины послышалось сочувствие. - Жалко, когда особенным отведено так мало.
Она сделала мягкое, почти неуловимое движение к девушке, и та заметила, как в руках художницы что-то блеснуло. Уже отшатнувшись, Рита смогла разглядеть, как в багровом отсвете мелькнули... ножницы?
Ощущение опасности стало совершенно невыносимым, давящим. На периферии зрения словно бы сгущался туман, бросавший на все тревожные пурпурные блики.
- Я не собираюсь делать тебе больно, - женщина не торопилась нападать или угрожать. Привычным движением она отерла щеку, тыльной стороной ладони размазывая по ней что-то черное. Тушь? Чернила? Кровь? Марго отчего-то верила, что художница говорит правду, только легче от этого совершенно не становилось.
Проснувшись, Марго долго тихонько лежала, прислушиваясь к ровному дыханию лежащего рядом кота, пока тот, не открывая глаз, совершенно не сонным голосом не объявил:
- И тебя с добрым утром.
Кошка мгновенно залилась краской, натягивая на себя одеяло. Мужчина повернулся набок, по-хозяйски положив руку на девушку, та затихла и сжалась в комочек, напряженно сопя.
Кто-то другой, наверное, мог бы понять все эти телодвижения превратно, но только не Моррис. Было время, когда и его приводила в замешательство крайне странная манера Риты выражать свои эмоции, но пожив в доме Роу, он уже этому не удивлялся, и просто доверился инстинктам. И звериные, и толновские чувства успокаивающе твердили, что девушка его не боится, в каком бы виде он не был, а излишняя стеснительность... пожалуй, стоило воспринимать ее как комплимент. В конце концов, кому еще, кроме сестры, были так небезразличны его чувства, чтобы настолько серьезно из-за них переживать? Конечно, мириться с тем, что Марго так себя терзает, Моррис не собирался, но и начинать день с "разбора полетов" ему тоже не очень-то хотелось. Рита почесала его за ушком, но как-то не слишком уверенно. Кот громко, совсем по-волчьи фыркнул, на всякий случай решил уточнить своим самым галантным тоном:
- На случай, если ты хочешь спросить... то да, я действительно имел в виду то, что сказал ночью. И у меня нет ни малейшего намерения брать свои слова обратно. - он запрокинул голову, глядя на девушку. Та покраснела еще пуще, некоторое время собиралась с ответом, а потом очень буднично заметила:
- Мне на работу пора. - и покосившись на будильник, неохотно добавила, - полчаса назад. Я к открытию опоздаю.
- Эй, скрипач, - голос дирижера был вроде бы и не особо громким, но обладал каким-то особенным тембром, легко перекрывающим какофонию настраивающегося перед репетицией оркестра. Было время, когда обращение казалось Моррису несколько, мягко говоря, неуважительным, но со временем он заметил, что среди неизменных "блондинов" и "брюнетов" обращение к нему кажется еще весьма уважительным. Да и язвил в его сторону маэстро Сальваторе хоть и не меньше, чем по отношению к остальным музыкантам, но как-то... беззлобнее, что ли. По крайней мере, бездарностью Морриса, в отличие от остальных бедолаг, работающих в театре, никто не называл.
Характер у маэстро, конечно, был неуживчивый. Порой удивительным казалось, как кто-то вообще соглашается с ним работать. Но лучшего дирижера Моррис не встречал. Под его рукой оркестр из разношерстной толпы музыкантов превращался в единое существо, дышащее и двигающееся в едином ритме. Моррис когда-то был очень талантливым музыкантом, но сейчас чувствовал, как с каждым выступлением, с каждой репетицией растет в духовном и творческом плане, словно уравновешивая то, как развивается его вторая сущность. Видимо, то же самое чувствовали и остальные, поскольку несмотря на тяжелый нрав маэстро, вступать с ним в конфликт никто не решался, и покидать театр тоже не спешил. Невероятно, но в забытом богами театре рождался, пожалуй, в скором будущем лучший в Фаресе живой оркестр.
Кот обернулся, опустив смычок. Сальваторе оказался неожиданно близко, и как всегда, от него шел тяжелый, тревожащий чуткое обоняние оборотня, запах. Моррису трудно было его разобрать, но каждый раз, вдыхая его, кот чувствовал давящую тяжесть. Так пахнет в по-настоящему старинных зданиях, скорее даже в руинах, где от прежних времен не осталось даже пыли, лишь смутные очертания былых форм и предназначений. К этому примешивался едва уловимый цветочный аромат, от которого Морриса по непонятной причине с души воротило и хотелось подвывать на луну.
С давних времен, когда Моррис совсем еще молодым парнем учился у маэстро премудростям игры на скрипке, тот ничуть не изменился ни внешне, ни по характеру. Разве что сам Моррис в его глазах по неведомой причине перешел из разряда "блондинов" в "скрипачи". Своего рода повышение, можно сказать.
- Ты же у нас по искусству, - Сальваторе смотрел на Морриса со странным выражением лица, будто ожидал от скрипача какой-то определенной реакции на свои слова. - Я думал, ты сегодня прогуляешь репетицию, чтобы попасть на выставку. - Не обнаружив в лице кота того, чего искал, маэстро разочарованно отвернулся, пряча лицо за воротом плаща. - Весь город говорит, что в этом году приехала знаменитая слепая художница... как там ее... Момоко? Открытие галереи должны снимать, я думал, твоя подружка сможет тебя провести на первый показ?
В этом году ежегодная выставка обещала быть успешной, но в первый день на ней никого не было, кроме самих художников, их спонсоров да репортеров. Изида чувствовала себя в этом обществе как рыба в воде, Марго же было невыносимо слушать все это щебетание. Оставив съемку фуршета на откуп своим более предприимчивым коллегам, Рита решила прогуляться по пустующим выставочным залам. "Искусство" варилось там, в разговорах, сплетнях и интригах, картины же, казалось, вовсе никого не интересовали. Миновав пару залов, Марго задержалась, едва не пройдя мимо очередной картины. Она в принципе не особо ценила абстрактное искусство, но это полотно чем-то зацепило ее взгляд. Девушка остановилась, какое-то время недоверчиво и хмуро разглядывая картину. Размытые полосы и пятна складывались в единое целое, даже не в рисунок, а скорее в ощущение, похожее на приступ синестезии. Нет, с имплантом все было в порядке, просто художник лишь только кистью каким-то образом смог передать то, что Марго ощущала, когда органы чувств сливались воедино: любой мог услышать, обонять, ощутить эту картину, просто глядя на нее. Марго чуть отступила назад, не веря до конца своим глазам - но нет, в картине не было ничего особенного. Просто полосы и пятна. И вместе с тем - нечто большее.
- Нравится? - раздалось за плечом. Рита осторожно кивнула, бросив взгляд назад. Женщина, каким-то образом сумевшая подобраться к ней так бесшумно, сделала пару шагов вперед, остановившись рядом с Марго. Она была одета очень просто, в свободную блузку и короткие штаны, но даже в этом ухитрялась выглядеть элегантно. Ее лицо закрывала длинная челка, оставляя открытой только нижнюю половину, украшенную сейчас мягкой усмешкой.
- Это вы рисовали? - вежливо поинтересовалась Марго, нервно принюхиваясь. Что-то в облике и поведении женщины ее настораживало, но что именно, она понять не могла. То ли эта спокойная усмешка, то ли то, что женщина прячет руки за спиной, то ли сам факт, что сейчас они совсем наедине, хотя, казалось бы, чего в этом особенного? От женщины пахло перьями, и это отчего-то тревожило Риту еще сильнее.
- Да, - женщина кивнула, склонив голову набок. - Наверное, стоило бы сказать, как это принято, что "я так вижу", но боюсь, это было бы преувеличением.
- О, так значит, это вы... - начала было Марго и осеклась.
- "Знаменитая слепая художница"? - женщина снова усмехнулась, на этот раз невесело. - Должно быть, я. Но мне думается, я не так знаменита, как хотелось бы, и вижу куда больше многих.
- Я понимаю, - Рита кивнула, снова переведя взгляд на картину. - Это очень... - она замялась, подбирая нужное слово, - по-настоящему.
- Ты не совсем обычная, - в голосе женщины послышалось сочувствие. - Жалко, когда особенным отведено так мало.
Она сделала мягкое, почти неуловимое движение к девушке, и та заметила, как в руках художницы что-то блеснуло. Уже отшатнувшись, Рита смогла разглядеть, как в багровом отсвете мелькнули... ножницы?
Ощущение опасности стало совершенно невыносимым, давящим. На периферии зрения словно бы сгущался туман, бросавший на все тревожные пурпурные блики.
- Я не собираюсь делать тебе больно, - женщина не торопилась нападать или угрожать. Привычным движением она отерла щеку, тыльной стороной ладони размазывая по ней что-то черное. Тушь? Чернила? Кровь? Марго отчего-то верила, что художница говорит правду, только легче от этого совершенно не становилось.