[milkywhy]

Я ненавижу зеркала.
Учитывая обстоятельства, это ни капли не удивительно - хотя кто-то на моем месте, возможно, думал бы иначе. Некоторые личности вообще склонны излишне романтизировать происходящие в их жизнях события. Впрочем, я, кажется, в свою очередь, излишне их драматизирую. Что ж, я посмотрю на того, кто скажет, что у меня нет на то морального права.

Вот он, бич моего времени - пустой пафос, бессмысленный настолько, что сводит скулы от отвращения.
А что еще можно было бы ожидать от мира, обитатели которого не знают, что такое поступок, начисто лишены мотивации к чему бы то ни было, кроме эффектных, пусть и бесполезных, жестов и не менее бесполезных слов? Ни в одном другом сообществе не было столько доморощенных поэтов, каждый из которых раз за разом собирает беспомощную, как безногое уродливое животное, конструкцию из совершенно чужих образов, давно утративших всякий смысл.
Стыдно вспомнить, когда-то и я пытался писать стихи, не понимая, что искусство не может существовать в обществе, утратившем понятие красоты. Что жгучая потребность выразить тягу к прекрасному, пронесенная вымирающей расой в своем искореженном, искалеченном генетическом коде - пустой атавизм. Из него и растет не менее ярая жажда самоуничтожения - из-за невыносимой бессмысленности собственного существования, из-за постоянного ощущения неправильности окружающего. Невозможно жить в ослепшем, оглохшем, парализованном теле, когда память безжалостно травит воспоминаниями о красках, звуках, движениях - но так же невозможно жить в погруженном в кому, милосердно прикрывшую агонию, мире. В каждом из нас, где-то в глубине, все равно живет смутное знание того, как все должно быть, вернее, как все должно было быть. Именно она и не дает смириться с медленным гниением заживо - моральным, психологическим, физиологическим ли, неважно - процессом, в конце концов успешно заменившим жизнь. Большинство из тех, что сумели не превратиться в малоразумных животных, выбирают того или иного рода эвтаназию.
Отсутствие в мире чего бы то ни было прекрасного и замещение жизни вымиранием: два взаимосвязанных процесса, основа Абсолютного Упадка.
Неудивительно, что от моего мира отвернулись даже демоны.

Мы не умеем смотреть в небо.
Там океан - бесконечное, застывшее в неподвижности зеркало, отражающее столь же неподвижную свинцовую тяжесть облаков. Глядя на идеальную гладь воды, напрасно ожидая если даже не волн, то малейшей ряби, легкого ветерка, особенно отчетливо ощущаешь, что время остановилось, прекратив свой ход окончательно и безвозвратно.
Можно попробовать смотреть вверх, если очень хочется. Все равно ничего не увидишь. Ничего нет наверху, точно так же, как ничего нет впереди, или под ногами. Ни истории, ни будущего, ни зовущей глубины над головой.
Они еще не знают, как много это значит - когда над миром простирается синее небо.
Если все получится, то и не узнают. Значит, скорее всего, так и не научатся ценить.
Наверное, так и должно быть. Здесь отражение синевы в беспокойной поверхности воды - не роскошь. Это нормально. Для этого мира ненормален со своим восторженным восприятием только я сам.
Я видел озеро в лесной долине. Давным-давно, кажется, вечность назад, я спустился к воде. Стоял безветренный день, и в какой-то момент волнение полностью улеглось. Солнечное небо не отбрасывало легко скользящих по земле теней от облаков, листва не шелестела, никакая рыба или птица не решалась нарушить случайным всплеском повисшую тишину. Но это была совсем другая тишина. Живая, временная, чуточку напряженная, как короткое затишье после глубокого вдоха - и перед тем как сделать решительный шаг.
В этом мире, кажется, вообще не бывает настоящей тишины. Время здесь только замирает, не позволяя навсегда поймать себя в плен черных зеркал.
Наверное, я мог бы его полюбить.

В моем доме больше нет зеркал.
Конечно, если считать только те зеркала, которые были так названы при создании, и предназначены исключительно для того, чтобы в них смотреться. Я не испытываю от этого особых неудобств - определенный тип внешности, мягко говоря, невзрачный, позволяет не думать о том, чтобы потратить лишнее время на прихорашивание. Одеться, умыться, привести себя в порядок - все эти действия давно уже доведены до автоматизма, и не требуют взгляда со стороны.
Только вот от всех зеркал все равно не избавишься. Дурная привычка замечать все зеркальные поверхности переросла в невроз, а в моменты обостренного восприятия - в болезненную необходимость. Или же в фобию? Трудно сказать. В любом случае, то, что я испытываю, не похоже на страх и не похоже на привязанность. Скорее это неравномерная смесь омерзения и чувства потери.
Я не люблю смотреть на себя. Собственное отражение, мелькающее в полированном дереве стола, в чашке утреннего кофе, в матовой поверхности отвратительно металлических дверей, мне противно. А больше там глядеть не на что.
Мне не хватает ощущения, что кто-то все время стоит за спиной.
Я знаю, ты думаешь обо мне, и придешь в любой момент, стоит лишь позвать. И каждую ночь, когда мы можем проводить время вместе, по-настоящему рядом, я могу, хоть и ненадолго, чувствовать себя спокойно. Но каждый день превращается в пытку, заставляя снова и снова вспоминать про мучительную пустоту в зеркалах.
Кажется, у меня все-таки не получается не становиться эгоистичным мерзавцем. Нет, я никогда бы не пожелал, чтобы все вернулось к тому, с чего начиналось...
Может быть, только на сейчас.
Мне не хватает пристального взгляда с той стороны зеркала. Этих золотистых бликов, единственного, что могло заставить меня не думать о другом золоте, куда менее ласковом.

Трудно что-то записывать, когда мысли так и норовят расползтись по сторонам, разбредаясь вдоль спутанных цепочек ассоциаций, путаясь в воспоминаниях и то и дело натыкаясь на какие-то совершенно случайные образы. Но стоящая на столе капсула определенно действует как магнит, рано или поздно снова стягивая все мои помыслы к себе. Если посмотреть на полупрозрачную тень от золотистой жидкости, унять дрожь в пальцах, уговорив себя подождать еще несколько минут, то вполне можно потратить эту короткую отсрочку на то, чтобы попробовать хотя бы на бумаге привести в порядок царящий в голове бардак. Но даже в такие моменты я почему-то ухитряюсь думать о совершенно посторонних вещах.
Сейчас, например, вместо того, чтобы поразмыслить о том, что делать дальше, я поймал себя на мысли о том, случайно ли это совпадение. Казалось бы, цвет - ничего особенного, и все же, не признак ли это того, что я просто пытаюсь заместить один наркотик другим?
Глупости, конечно. Но все-таки не стоит забывать, что любовь - тоже наркотик, и, может быть, самый опасный из всех. В конце концов, боль, озноб, тяжесть в голове и неспособность внятно мыслить я могу терпеть, если понадобится, и неделю, и две. Беспомощные внутренние метания из-за пустого зеркала изводят меня быстрее, чем за сутки.
На все эти размышления я смогу выделить себе лишние десять минут, может быть, даже полчаса. Но по сути, это ничего не меняет. Я знаю, насколько меня может хватить, и знаю, что когда лист закончится, мне все равно придется это сделать. Радует только то, что пройти через это унижение мне придется, по всей видимости, в последний раз. Наверное, это своего рода подведение черты под чем-то, что затянулось слишком уж надолго. Видят боги - если они еще живы - я сделал все, что было в моих силах, но у каждого есть свой предел.
Я сделал все, что мог - дальше пусть мир разбирается сам.